"Гензель и Гретель" (она же "Пряничный домик)

И самый интересный вопрос этой сказки: а почему, собственно, когда дети (вернее, только Гретель) убивает ведьму - в то же время, неизвестно отчего, умирает их мачеха? Не обращали внимания? Перечитайте )))

Вот "Гензель и Гретель" - на случай, если нет под рукой. Но, вообще-то, её - хотя бы смутно - помнят почти все. Хотя, если рассматривать не просто известную сказку, а существующие в ней общие для множества сказок-быличек-легенд элементы ("кирпичики") - то выходит весьма интересно.

Первый "кирпичик" в ней нам уже хорошо знаком. Это очередное расщепление. О нем было, применительно к появляющемуся в сказках образу злой мачехи вообще - например, в публикации про "Морозко". Если кратко - то в мифе детей (или ребенка) отец должен был отводить в лес самостоятельно. Но для морали времени, когда из мифов возникали сказки - это было уже странно и противоестественно: не должен любящий папа себя так вести. И его образ "раздваивался" на его самого (становившегося унылым подкаблучником, как в "Золушке") и на жестокую мачеху.

Так вот, в случае "Гензель и Гретель" мы очень хорошо видим, как этот процесс происходил. Правда, варианты, где мачехи не было вообще до нас не дошли. Но зато, мы видим, как в первом издании (1810 года) отец и мать вместе принимали решение о судье детей. А уже во втором, авторы заменили мать, на мачеху. Вернее, вначале она просто "жена" - а потом становится "мачехой" (похожее мы наблюдали в "Ослиной шкуре", помните, такая сказочка про инцест, где сначала действует отец, а потом его же начинают называть отчимом?).

И "отвод в лес", как мне кажется здесь - не про вариант с инициацией - это именно жертва лесному духу. Почему так думаю - будет видно, чуть позже.

Корни сюжета, в принципе иногда находят в Великом Европейском голоде 1315 года, когда после трех веков теплой погоды солнечная активность ушла в минимум и климат резко ухудшился (это иногда считают началом Малого Ледникового периода). В итоге, сначала дожди, а потом холода губили посевы, планировать тогда никто особо не умел... в общем, только в городах умерло около четверти населения (а следующее поколение долбанула Великая Чума 1354 года). В деревнях - больше (зато их потом пощадила Черная Смерть). Во время больших бедствий люди всегда обращаются к старым верованиям - и этот случай не был исключением: детей массово выбрасывали на улицу, съедали сами - или приносили в жертву богам плодородия: раз уж христианские святые оказались "бесполезны".

Но голод был не то, чтобы редким явлением. Так что, повод (иногда очень большим количеством людей) опять начать человеческие жертвоприношения разгневанным за обращение в христианство духам - возникал постоянно. И не только в 1315 году, но и раньше. Но это - вряд ли важно.

Важно то, что - тут мы забегаем немножко вперед - во время первой попытки "избавиться от детей" отец и мать/мачеха отводят их в лес. Причем, отец сажает их под дерево - а рядом вешает на сук колотушку, которая должна изображать стук топора, "чтобы дети думали, что их отец все еще рубит дрова". В лесу, так сказать, раздавался топор дровосека. Но ровно тот же метод "обмана" (почему в кавычках? А вы сами подумайте, каков шанс принимать за стук топора стук деревяшки о ствол? При том, что дети ни словом в ментальной инвалидности не обвинены) мы находим в куче сказок на схожие сюжеты с отводом детей в лес. Например, в украинской версии "Дочери и падчерицы", "Кобылячьей голове" (и не спрашивайте меня, кто это - конская голова, которая живет в лесу и может одарить подарками; больше сказать ничего не могу). Там отец точно так же отводит дочку в лес (правда, сразу в избушку к "голове") и вешает стукалку. Правда, на стену.

Тут мы видим в очередной раз рационализацию (типа, как в "Спящей красавице"): автор сказки пытается придумать для чего именно отец поступает именно так (и не находит ничего лучше, чем предположить, что это был банальный обман; и девочка верит: "...это мой тятька дрова рубит". Деревенская девочка принимает стук деревянной колотушки за стук топора, да). Да никого он не обманывал - он просто призывал духа леса прийти и забрать жертву.

Только дети оказываются хитрее - и возвращаются домой. По дорожке из камушков, заранее выложенных Гензелем.

На следующий раз отец, похоже, не делает такой "маячок" для духа - и к детям никто не приходит. Им приходится сутки блуждать по лесу, чтобы встретить голубку, которая отведет их к пряничному домику.

Нельзя не указать: возвращение героев из "волшебного царства" по собственным следам - явление достаточно частое (от лешего, например, иначе и не уйти). И точно так же часто - ему стараются помешать (мачеха запирает двери, чтобы Гензель не мог опять собрать камушков). Но если мы вспомним, что мачеха - всего лишь "дурная" часть отца детей, то получим, что мешает опять же он. А почему? Да потому, что то, что отдано "туда" не должно возвращаться обратно. Мертвым - не место среди живых и "гостинцам для них" тоже.

Дальше дети попадают к съедобному домику. Сказка и тут использует рационализацию: он из пряников и сладостей, чтобы заманивать гуляющих детишек (гуляющих, хотим заметить, по лесу, ага - просто так, погулять больше негде было). Но сам образ "съедобного жилища/или царства" - образ общий. Он есть и в русских сказках (особенно интересна одна - афанасьевская, про старика, который залезает на Небо и там находит дом из блинов и творога; в доме живут двенадцать... нет, не апостолов, а коз, ага; но этот сюжет достоин отдельной публикации), и в французских, и в немецких. И везде съедобное жилище - есть четкая примета "того света", "небес", "царства мертвых". А уж отзвуков этого мотива (вроде русских скатерти-самобранки или "молочных рек, кисельных берегов") - не счесть.

Питер Брейгель, "Страна Кокань" (1567). Не просто съедобный дом - а целая страна. Где не нужно работать (за это даже наказывают), а еда - растет на деревьях.

С ведьмой все тоже интересно. Во-первых - читайте внимательно - речь, похоже, не идет о съедении обоих. Ведьма отправляет "на откорм" одного Гензеля. Гретель же "питается объедками, чтобы лучше откормился её брат". Да, потом ведьма, вроде, как собирается Гретель зажарить и съесть - но до того сказочник сам говорит: ведьма не жарила детей. Она их варила. Так что, с большой вероятностью можно говорить, что просьба проверить, достаточно ли прогрелась печь - была просто просьбой. А идея о том, чтобы зажарить Гретель - позднейшая вставка: ведьма же должна быть плохой. Но, если речь о лесном женском духе, который принимает в жертву только мальчиков/мужчин (такой аналог южнославянской русалки или сербской вилы в некоторых вариантах) - то все становится несколько понятней, не так ли?

Гретель обманывает ведьму, дети сбегают, предварительно ограбив дом - а потом не могут пересечь границу между миром живых и миром мертвых. Тут появляется уточка, которая по одному перевозит их из леса "того" через озеро. Перемещение "обратно" (где им "лес уже знаком" - то есть, обычный мир) с помощью птицы - обычное дело. Если в русских сказках на ней чаще летают (как Покатигорошек, например), то в западнославянских или кельтских - плавают. И орел/ворон чаще бывает уткой/гусем. В любом случае, речь о преодолении преграды, которую не обойти (хотя это - озеро, а не река).

Вернувшись домой дети узнают, что их мачеха умерла во время их отсутствия. Версий может быть несколько. Это может быть опять расщепление - только расщепился образ ведьмы. И её смерть равнозначна смерти мачехи. Это может быть указанием на то, что время "там" (герои живут у ведьмы около месяца, плюс два дня до того бродят по лесу) течет иначе, и прошло уже много времени.

Но нам кажется, что можно подумать еще в одном направлении. Ведь отец, отводя детей в лес должен был что-то просить взамен. Например - пожить свободно остаток дней...

...и был ли он так рад тому, что они вернулись? Хотя, они же в пряничном домике драгоценных камней набрали, да...