Образ Иуды у Николая Ге: "Совесть" и "Тайная вечеря"

Спойлер: Ге очень хотел написать чисто материалистический цикл. Но без мистики не обошлось...

Вообще, Николай Николаевич Ге, задумывая свой "Страстной цикл" хотел написать несколько работ, показывающих не религиозную составляющую, а скорее психологическую. Он был большим поклонником идей Просвещения и книги Фридриха Штрауса "Жизнь Иисуса", где образ Христа был очищен от всего, что не относилось к реальности. Вернее, от того, что автору казалось не относящимся к реальности.

Но, как бы то ни было, а Ге был уверен: если у него получится события описанные в Евангелии нарисовать так, чтобы были видны не сверхъестественные чудеса, а просто характеры великих персонажей - такие далекие события станут для зрителя ближе и понятней.

У него почти получилось.

Спойлер: не совсем. Вернее - совсем не.

Недаром самая известная картина цикла "Христос и Пилат" ("Что есть истина") была так любима советскими совсем не религиозными искусствоведами. Не евангельский сюжет, не сложную религиозную коллизию мы на ней наблюдаем - но философский спор двух равных по значимости персонажей: иудейского проповедника и римского наместника.

Из двух работ, где присутствует Иуда, первой по времени была "Тайная вечеря" (1883).

Картину Ге написал после очень долгого творческого кризиса: он разочаровался в своей старой технике, уехал из Рима, где он жил в группе русских художников - и перестал рисовать. Но читал запоем. Публицистику Герцена, критику Белинского - и историю Иисуса по Штраусу. На материалистическое мировоззрение Ге они ложились одинаково хорошо. Но когда художник добрался до описания Штраусом "реальной" Тайной вечери - перед его мысленным взором стали сами собой появляться образы самого Христа, его учеников (в первую очередь - удивленного Иоанна и вспылившего Петра). Стала складываться композиция. Картина была готова всего за неделю: Ге работал "набело", без предварительных эскизов. И получилась настолько сильной, что реальность евангельских событий оказалась не опровергаема, а подтверждаема ей.

Не имея времени (и денег) на натурщиков и мастерскую, художник писал "по памяти". Для образа Христа он выбрал... нежно любимого им Александра Герцена, который жил тогда рядом с ним во Флоренции. Правда, лицо Герцена в лице Христа лишь угадывается; но сам факт дал основание критикам говорить, что Ге вместо Тайной вечери изобразил какой-то "раскол у нигилистов"

Внешность может быть и мало узнаваема - но подходящую позу Герцен очень часто принимал. Фотография авторства Сергея Левицкого, фотографа царской (!) семьи.

Иоанна Ге писал со своей жены (в этом нет ничего удивительного, самого юного апостола часто рисовали с полуженской внешностью, подчеркивая этим его молодость и невинность).

Портрет Анны Петровны Ге (1858)

А вот апостола Павла он ухитрился нарисовать... с себя. Причем, не с себя тогдашнего, а каким-то образом предсказав свою внешность в старости. Сравните: вот автопортет Ге, созданный им через тридцать (!) лет:

Ге считал себя схожим с Петром по свойствам характера: горячность Ге, его склонность всецело посвящать себя какой-то идее - прямо соотносилась для него с такими же чертами Петра. Внутренне сходство оказалось ключевым - а мысленно состарить свою внешность для художника - проблемой не было. И все-таки, согласитесь, сходство поражает...

Не получалось только с Иудой - он упорно "не хотел открыть личико". И Ге понял, что Иуда должен быть не реальным человеком с лицом и мимикой - а символом. Впрочем, это на темном оригинале Иуда выглядит просто темной тенью человека, надевающего свой плащ, чтобы уйти. А вот на копии картины, сделанной сразу после Иваном Крамским - лицо Иуды видно много лучше.

Впрочем, тут много творчества самого Крамского. У Ге же Иуда еле различим - он движется в темноту (и в прямом, и в переносном смысле) А если мы сфокусируем взгляд на Христе и апостолах - то Иуда вообще как бы "пропадет". Поэт Аполлон Григорьев писал: стань против картины - исчезнет Иуда.

Тот же принцип Ге использует через девять лет, уже завершая свой "Страстной цикл" работой "Совесть. Иуда" (1891). Общий настрой художника не изменился: евангельский сюжет должен быть избавлен от мистики, стать для зрителя только поводом к размышлению о ключевых свойствах человеческой натуры. На этой картине Иуда вообще "закутанная в белую простыню тумба, освещенная бенгальскими огнями" (это отзыв Василия Поленова, коллеги Ге, который весь остальной цикл очень ценил и хвалил).

Сам Ге при этом картиной очень дорожил, писал её долго, много раз переделывал эскизы - пока не добился полностью удовлетворявшей его композиционной законченности. Для него это был весьма важный сюжет: стремление человека бежать за своим Идеалом - и невозможность следовать за ним из-за собственной низкой природы.

На картине - не только Иуда (хотя он, конечно же, её центр). Справа - свет факелов: это римская стража уводит Христа к Пилату. За ними спешат оставшиеся верными апостолы. И только Иуда - и рад бы идти со всеми - но не может: совесть не пускает. И эта совесть для Ге - верный признак того, что Иуда очень близок каждому из нас, ведь мы зачастую поступаем так же: предаем (иногда на смерть) тех, кто нам дорог, а потом мучаемся совестью.

Уйти от христианского понимания сюжета Ге все-таки не удалось: ведь раскаяние Иуды (и его более позднее самоубийство), для христиан - как раз и есть признак действия в каждом из нас, даже в самых мерзких предателях совести, самого первого голоса Бога...